Да, так вот: пункт временного размещения беженцев в ДНР, вечер. Старики смотрят телевизор, у входа за столами сидят две женщины — врач и МЧСница. Ждут пополнения. Пара стариков смотрит телевизор, я продолжаю разговор с Михаилом Михайловичем, эвакуированном из Артемовска:
- После взятия Соледара приехал хаммер, американский бронированный автомобиль и на нём крупнокалиберный пулемёт. Он где угодно останавливался и где угодно стрелял, — повествует он. - Украинский, да, это, значит, тогда мы еще под ВСУ были. Я видел, как он 70 патронов выпустил в сторону посадки. И потом рикошетом пули свистели об стену в моем доме. Он же не стреляет прямо, он вот так, — Михаил Михайлович водит руками туда-сюда, — и по дому: «ту-ду-ду». Я говорю, что это гильзы, сват Игорь отвечает: "Это пули, дорогой мой, а не гильзы".
- А как это было, когда наши заходили в Соледар? - спрашиваю я.
- Я даже и не понял, честно. Я пошёл к другу на Мопра — там наша улица, Глиняная, заканчивается. Отнёс к нему телефон на зарядку и задержался. Два дня переносили его вещи: в его дом три снаряда попало и мы переносили вещи в другой подвал, два дня. И не было времени генератор завести. Он говорит: "Приходи завтра". Ну, на завтра не получилось, потому что начались серьёзные прилёты. Прошло 5 дней. Утром тихо, я перебежал к свахе, огородами по Глиняной на Глиняную 45, мы там чуть-чуть посидели, Крещение отпраздновали. Я говорю: "Так, я побежал". И по Глиняной не знаю как я пробежал 800-900 метров под обстрелами. Слава Богу, жив остался. И зашёл, а там солдаты без знаков опознавания. Они меня и вывезли.
Почему-то Михаил Михайлович жалуется на то, как при эвакуации потерял свой ковидный респиратор — новенький, красный. Я отстраненно удивляюсь: неужели на Украине до января этого года еще носили респираторы? Маски, респираторы — все это кажется какими-то атрибутами мирного 2020 года.
- В стену пули, над головой пули, три метра расстояние, — снова жалуется на украинских солдат он. - Это когда я ходил собаку кормить. Оно ж поперёк, оно ж не в сторону кладбища, а в сторону пустыря. И пули: «вжух-вжух-вжух». Посидел там минут 5-10. Выглянул — ага, тихо. «Вжух» - пролетела.
- Но они же не могли не видеть, что это просто вы, местный житель идёт собаку кормить.
- Откуда я знаю, что у них в голове, видели или не видели. Пули засвистят, они ж не спрашивают, видят, не видят, — невесело смеется Михаил Михайлович. - . Потом, когда это было, кажется, 18-го. Днем прилетела мина с той стороны - и нету забора. Чтобы проходы были. Они везде ломали. Чтобы проходы везде у них. Закроешь — или жердь сломают ногами, или автоматами стёкла разобьют. И забор, шифер. Или мина прилетит. Чтобы ходы у них везде были. Вот так вот.
Он уходит в воспоминания: как попала под обстрел его жена и вывезли ее в Польшу, и теперь с ней нет связи; как летели снаряды, а через две минуты появлялась пресса — я понимаю, что этот человек напрасно показался мне сначала таким бодрым и цельным, на нем тоже лежит тень пережитого, и тень эта глубже, чем кажется на первый взгляд.
На улице уже темно.
- Вот и автобус, — показывает в окно МЧСница.
Он действительно подъехал, большой автобус с новой партией беженцев, но их пока не выпускают — сначала приносят бумаги, появляются какие-то люди. Врач листает, комментирует:
- Перелом черепа, воспаление легких... Их что, совсем не осматривали?
- Ну раз у тебя эпикриз, то явно осматривали, — справедливо возражает МЧСница.
Наконец, людей выпускают из автобуса. Выходит женщина с маленьким ребенком и собакой, стоит в стороне. Старика несут на руках, хрупкую бабушку уже обнимают две девушки. Бабушка не против со мной пообщаться, но одна из девушек отводит меня в сторонку и просит не беспокоить Зою Артемовну: у нее пневмония, она плохо себя чувствует и плохо выглядит, не надо снимать. Я не снимаю.
Лица у новоприбывших смятенные, смятые новыми эмоциями — оказывается, многих у ПВР встречали родственники, и сейчас происходят объятия, суета, теснота. Одинокая полная старушка так и сидит — в пальто, шапке, да еще в медицинской маске через лицо.
- Мы с подвала не вылазили. Всё время обстреливали нас. Дома все разбиты наши, все разбиты. Мы сидели в подвале, постоянно в подвал наш стреляли, кидали бомбы эти. Ну наш подвал, где мы сидели, такой, бронированный, можно сказать, сильный. Поэтому мы остались живы. А так мы бы не выжили, — рассказывает она.
Ее зовут Зинаида Михайловна. Над маской у нее ясные, светлые, добрые глаза. Она выглядит типичной бабушкой-булочкой, которая есть в каждом дворе, которая если и будет ругаться, то не зло, а еще она все время печет пирожки и угощает ими ребят, куда же тебя занесло из своего двора, бабушка-булочка, мягкая, добрая?
- Нас вывозили под обстрелами, под взрывами. Стреляли по нам. Ребята отстреливались туда и туда, — она показывает в разные стороны, словно картина эта до сих пор у нее перед глазами, не крашеные стены пункта временного размещения — а стрельба под Артемовском. - Чтобы нас бандеры не постреляли. Нас вели и вокруг нас стреляли, от бандер отстреливались. Очень тяжело было, очень тяжело. Ребята так рисковали своей жизнью из-за нас, спасибо им большое. Мы им так благодарны, дай им Бог здоровья.
Это она про «вагнеров», музыкантов, которые провели ее через полосу обстрелов в безопасное место.
Я потихоньку пробираюсь к выходу. Замечаю женщину средних лет, которая держит под курткой серую вислоухую кошку.
- Можно сфотографировать?
- Только ее, - улыбается она. - Меня не надо. У меня сын под Украиной.
- За них? - сочувственно спрашиваю я.
- Да нет, слава Богу, нормальный. Просто находится там.
Она не единственная, кто умудрился вывезти из этого ада с собой домашнего зверя (я поневоле вспоминаю очереди мариупольских беженцев с котами и собаками). На улице все так же стоит женщина с ребенком и собакой. Я подхожу знакомиться. Ее зовут Оксана, а внучку Аня, ей три годика; я почему-то не могу набраться смелости, чтобы спросить, где Анины родители. Но, наверное, они живы, просто в другом месте: вот и Оксана жалуется, что свидетельство о рождении сына пришлось оставить в Артемовске, а вот остальные документы, в основном, забрать удалось.
- Спасибо военным, — улыбается она. - Вывели нас, спасибо им большое, и ни в чём не отказывали. Спрашивали: "Может вам кушать или врача?". Ну, главное, что паспорта есть.
А так у нас ни вещей не было, ничего. Одни только паспорта и то, во что мы были одеты. Потому что нас выводили пешком, мы шли три с половиной километра — не могли вывезти, артиллерия стреляла. И потом как-то передавали, передавали, и вот мы здесь.
Вот они здесь, здесь не Донецк — не стреляют, здесь есть тепло и электричество; пусть они все придут в себя, и будет у них всех дальше продолжаться жизнь — не дожитие, а жизнь.
