Эксклюзив ФАН: первое интервью протоиерея Андрея Павленко, освобожденного из украинского плена

Несколько дней назад благодаря усилиям ЧВК «Вагнер» из украинского плена был освобожден протоиерей Украинской православной церкви Московского Патриархата (УПЦ МП), настоятель Свято-Тихвинского собора в Лисичанске Андрей Павленко, приговоренный Киевом к 12 годам лишения свободы по подозрению в «госизмене». Вместе с ним в Россию были возвращены тела двух летчиков «оркестра», героически погибших под Бахмутом.

В интервью корреспондентам ФАН священнослужитель впервые рассказал, почему попал под пристальное внимание СБУ, с чем ему пришлось столкнуться в заключении и как состоялась процедура обмена.

— Отец Андрей, расскажите, что с вами происходило до начала боевых действий на Украине? Где вы работали?

— Я уроженец Луганской области, родился в Северодонецке. В принципе у меня весь мой род — что по маме, что по папе — мы все потомственные луганчане уже на протяжении двухсот лет, насколько я знаю свою историю, историю своей семьи.

На протяжении 20 лет, вплоть до последнего года, я служил в городе Лисичанск. Мы построили храмовый комплекс, было открыто еще несколько храмов в городе. Помогал я также открывать приходы вокруг Лисичанска, были у меня свои ставленники-священники, которые служат и сейчас в епархии. Общественной деятельностью занимался, вел телепередачу. Но я себя отделял уже в те времена, начиналась уже та самая «украинизация», когда нас начинали подводить потихоньку, что мы не Русская православная церковь (РПЦ), а Украинская православная церковь (УПЦ). Тяжело ведь было в ющенковское время. У нас на Луганщине храмы не захватывали раскольники, как это было в западных пределах.

— А раскольниками вы кого называете?

— Киевский Патриархат, униаты опять-таки. Но уже схватки были с журналистами, политическими деятелями местного совета. Тем не менее я оставался стоять на позициях Русского православия. Неоднократно меня предупреждали, что это рано или поздно закончится плохо, в нашем отечестве многострадальном Украине. Мне говорили ехать в Россию, но я здесь родился-вырос, тут все служили. Где родился, там и сгодился, поэтому служение мое продолжалось и здесь, особенно я очень любил город Лисичанск.

Когда пришел 2014 год, уже стало сложнее, потому что появились «украинские герои» разные — и военные, и невоенные — которые начали откровенно писать в интернете. Опять-таки открытых стычек в приходах не было на Луганщине, потому что линия разграничения рядом, у всех на руках было оружие. Они, видимо, боялись вспышек, особенно религиозных, потому что приходили периодически ВСУ просто побеседовать с прихожанами. Как они всегда любили [говорить]: «Московские попы, вы Гундяеву Кириллу молитесь», вот это все.

— Это уже все в 2014 году?

— Да, это все было в 2014 году. И вот у них все время был конфликт с прихожанами. Был даже такой конфликт в Камышевахе, там приход Вознесенский. Туда приехал представитель уже военной администрации Попасной. И, когда [Петр] Порошенко привез Томос от Варфоломея, он начал уговаривать прихожан и попросился поговорить с людьми — Шакун его фамилия — по поводу церкви. Он начал рассказывать: «Сейчас вам Томос привезут». А народ начал говорить: «Нам этот Томос не нужен. Его Петя себе выписал, пусть с ним и остается». Нас уже вызывали в СБУ на беседы. Они и со мной много беседовали.

— О чем они с вами беседовали?

— Я в соцсетях еще тогда писал. Я понимал, что ставлю под опасность и приход, и все. Я [писал] аккуратно, но тем не менее они эти статьи отслеживали и вызывали. Например, когда Саур-могила была разгромлена, я написал свой комментарий к фотографии, который выставили наши ополченцы. Они (СБУ — Прим. ред.) меня вызывали, говорили: «Вот вы посмотрите, они с Георгиевской ленточкой сидят, вы вот тут оставили пост». Я говорю: «Правильно, у меня дед (он сейчас в здравии, ветеран войны), покойный дедушка родной и прадедушка — все герои Великой Отечественной войны, воевали, все награжденные». «Да нет, это коллаборация», — пошли такие разговоры.

— То есть они вам тонко намекали, что ваши взгляды не соответствуют «политике партии»?

— Да, потом они начали интересоваться: «А почему ты в Москву так часто ездишь? А вот фотографии на сайтах — ты там служишь с владыками, с друзьями-священниками в России».

— Это в каком году было?

— Это уже в 2015 году началось. В 2014 году война была — им не до нас было. И такие беседы были раз в два, раз в три месяца. Я уже понимал, с каким уклоном они идут, потому что два раза они меня заставляли писать объяснительную, но я отказывался.

Конституция Украины, 63 статья — я отказываюсь от показаний против себя и своих родственников. Но уже были посылы: «Вы напишите как есть, и скажите, что вы этим просто интересуетесь, так как вы историк по образованию, вы ради истории это делаете». А я все пишу: «Согласно статье отказываюсь давать показания».

Так это продолжалось вплоть до 2020 года, когда пришла пандемия. Тогда уже пошли откровенные беседы со мной.

Потом пришел февраль этого года, и последний звонок был, что они все эвакуируются, уезжают. Я в принципе не хотел никуда ехать. Я думал, что наши придут быстро. Я оставался с прихожанами, но уже начались обстрелы Лисичанска через четыре дня. Прилетели мины ко мне в приход — уже были выбиты окна в храмах, служить было невозможно. Я оставался в Северодонецке, в Лисичанск не стал переезжать, потому что активная фаза в основном была там. Я в храме, который был мной построен на территории северодонецкой больницы, остался. Там был штаб гуманитарный, и я начал ходить по больницам, причащал больных, отпевал гражданских, которые при обстрелах погибли. Мы сказали, что мы находимся с паствой. Ну и развозил продукты — там же их много привозили — по подвалам.

И вот началось. Они начали, наверное, думать, что я общаюсь с российской армией и типа «сдаю позиции». Ну кто может сдавать? Ну, конечно же, только «московский поп», как они говорят, может сдавать! И утром 18-го [апреля] как раз за мной прибыли — тероборона. Я как раз одет был как сейчас сижу, собрался идти в храм. Страстной понедельник, думаю, хоть и обстрелы, [но пойду].

Я открываю дверь — и вот стоят они, в масках, с автоматами. И сразу вопрос: «Что? Своих ждешь? Собирайся! Поехали». Они меня буквально за шиворот занесли в свою машину. И хорошо, что меня привезли в полицию, а не в тероборону. Потому что там людей убивали. Буквально. Троих человек вообще расстреляли. Они сначала их забрали, допрашивали, убили, потом якобы домой отвозили. А потом давали полосы в газете: «Вот, наехали русские разведчики, убрали своих агентов».

— А за что расстреливали, не знаете?

— Они же тоже переписывались, рассказывали, что скоро придет Россия. В общем, за пророссийские взгляды. Они, естественно, не были никаким агентами, просто [имели] пророссийские взгляды. И вот я оказался в этом полицейском участке, там вскрыли все номера, с кем я общаюсь. В основном радовались, что есть повод за что взять. Меня там, конечно, избили сразу, хорошо мне досталось. И потом полицейские кинули меня в подвал. Там я увидел других людей: как и я, побитые, сидели за пророссийские взгляды. Много людей. А потом появилась СБУ.

Они пришли в полицию ко мне. Они тоже меня избили, а потом продвигали одну тему: «Если хочешь отсюда выйти, то выступи на камеру, осуди патриарха Кирилла, призови к расколу с РПЦ и вступлению в ПЦУ». [Требовали] всем духовенством дружно собраться и заявить о своей проукраинской готовности перейти в эту церковь. Еще был вариант призвать всех на войну «освободительную» против России, причем с мотивацией такой глубокой. И четвертый вопрос: в Попасной есть у меня знакомые, которые воевали на стороне народных республик. [Предлагали] поехать к ним и под видом отпевания вызвать их, чтобы СБУ их арестовало.

И этот [человек] из СБУ по религиям продолжает [требовать], что я должен поехать, послужить у солдат, призвать. Короче, все закончилось, когда я отказался от всех четырех условий. Сказали: «Все, ты не выходишь отсюда». И ушли.

— Почему Вы не ездили к украинским солдатам?

— У меня другая позиция по поводу Луганской области и вообще всего. И это все понимали. У меня родители говорили всегда: «Они же знают твою позицию». Они тоже предупреждали. Тот срок, двенадцать лет, который мне Украина вынесла, в принципе, наверное, справедливый за мою позицию – это же все-таки статья 111 статья УК «Госизмена». Хотя госизмена – в чем? Я — не государственный чиновник. Церковь у нас от государства отделена. Я – не военный, не офицер.

— А это все было в Северодонецке?

— Это все было в Лисичанске, в горотделе, в подвале это все происходило. И повезли меня, как они говорят, на этап в город Днепр. Приезжаю я в Днепропетровск, это Екатерининская тюрьма, где СИЗО находится. Кстати, как говорится, как судьбой было намечено: три новомученика я канонизировал. В комиссии для Днепропетровской, для Каменской епархии, которые в этой тюрьме сидели и были расстреляны. Тюрьма знаменитая — первая, куда посадили священство в 1918 году, при Советской власти. И так она до 1939 года была таким местом и заключения, и расстрелов. Вот так Господь меня туда привел — испытать то, что они испытывали.

Вот нас четыре человека привезли, и тут самое интересное началось. Это, как потом выяснилось, «вокзал», куда привозят заключенных, которых они в СИЗО поселяют. Нас поставили в коридор, как это называется, на растяжку. Надо было сделать руками знак «козы» и петь гимн Украины.

Потом приходит доктор, я думаю — точно доктор Менгеле, такой худой в очках. Врач, который дал клятву Гиппократа, должен быть аполитичен или вообще не обращать внимание на все. Потому что им надо написать, что они получили нас в целости или с побоями. Этот доктор пишет и говорит: «Ах вы лугандонцы, дальше мат-перемат, вас, уродов, всех надо перестрелять, твари, вас надо разматывать». И так далее.

И после этого так называемого «вокзала», когда они натешились всласть, нас повели уже в СИЗО. Атмосфера там мрачная, череда камер, которые идут друг за другом. Как я потом выяснил, этот этаж, куда нас перевели, называется «политическим» — для коллаборантов.

— То есть в СИЗО есть отдельный этаж для таких заключенных?

— Да, для коллаборантов. И все люди там бегают, как тараканы. То есть камера открывается, и они все быстренько бегут к стене и стоят. Я понял, что у них панический страх. Сокамерники рассказали, что здесь режим, к нам с политическими заключенными особое отношение. Как только дверь открывается, мы должны сразу подбегать к стене. Когда надзиратели кричат «Слава Украине», мы должны ответить «Героям Слава». Важное уточнение, что мы де-юре граждане Украины, а не Российской Федерации. Такое вот у них отношение к гражданам своей страны.

— Как вам удалось вообще все это перенести?

— Для меня примером были новомученики, 1930-х годов священники. Тюрьма тоже сейчас другая. Там сидит сейчас другой батюшка, вот мы с ним говорили, обсуждали. То, что я сейчас пережил, в наше время дикостью считается. А тогда же все гораздо хуже было, в 30-е годы. И они же это все переносили.

— Скажите, как вы вообще в целом относитесь к политике Украины по разделению Церкви на УПЦ и ПЦУ? В чем причина?

— Ну, мы начнем с самого главного: Украина — светское государство. Церковь отделена конституцией от государства. И поэтому это прямое преступление — уголовное и административное — влезать в дела церковные.

Была именно политика. Политика пришла, что бы они ни говорили. И опять-таки — они же не отделяли католиков от Папы Римского. Ну, давайте будет «Папа Киевский».

Конечно, был лозунг: независимому государству — независимая церковь. Самое главное — паства. Мы живем ради паствы, мы не живем сами по себе. Паства не принимает [новые порядки], и вот надо насильно вот это вот — «мова, религия, Украина», лозунги, которые [появились] после 2014 года.

Это преступление, я считаю, на самом деле. Потому что государство занимается государственным делом. Богу божье, а кесарю кесарево, как Господь сказал. Это действительно преступление — влезать в душу.

Церковь — это единственное, что есть у людей. У многих — вера, православная церковь — это сакральное, дорогое. Зачем лезть в это все? Смысл?

— А как вы считаете, вера может быть неправильной?

— Веры «правильной» нет, есть вера истинная. Вера истинная есть, а все остальное от лукавого — или ты веришь, или ты не веришь. А если ты веришь, ты понимаешь истину, потому что Христос есть истина. И вообще, сколько я ни общался с этими епископами, священниками из ПЦУ, у них Христос заменен Украиной. Украина-Украина-Украина…

У них было и такое, что они гимн Украины перед службой поют, и флаги украинские стоят у них перед иконостасом. А еще, это даже можно посмотреть в интернете, у них бандеровская «икона Божьей Матери» есть – в Киеве в храме стоит, то есть они этим гордятся. Вот у них все в этом – что жовто-блакитные тона, иконы, все это уже подносилось не как Христос, а как национализм какой-то. Оголтелый притом национализм.

— Как вам удалось вернуться?

— В принципе надежда была на обмен. Но вот он все затягивался. Мои собратья — священники, которые здесь остались, владыки — обратились к Евгению Викторовичу [Пригожину], и вот он как-то смог [помочь]. Потому что они ходили в разные инстанции, просили, но весь вопрос затягивался очень сильно. Но после их обращения к Евгению Викторовичу с этим вопросом мне дана была весточка, что уже договорились, что будет обмен — и вот он произошел.

Когда уже мой был обмен, ко мне подходит украинский офицер и спокойно, уже без всякого, дает мне — я вообще был в шоке — два российских флага и «вагнеров» три флага: «Батюшка, на вас особая миссия — сейчас два гроба ставят в машину, вы должны покрыть их этими двумя флагами».

Я говорю: «Какая-то молитва?». Говорит: «Нет, мы сейчас отдадим им почести воинские». Они там как-то героически погибли — а я не знал, кто это, я же потом только узнал.

— Это на украинской стороне?

— Да, это мы с украинской стороны стоим, кругом украинские военные. Они отдали им честь. Тихо, спокойно, просто с воинским уважением. И главное, что враги к ним теперь уже сами с уважением относятся. И я думаю, это очень важно.

— Скажите, а что бы вы хотели сказать или передать народу Донбасса и российским военнослужащим, которые сейчас находятся в зоне СВО?

— Ну, хочется всем пожелать прежде всего здоровья, крепости сил, выполнения долга нашего. Чтобы Донбасс, который вернулся снова назад в свою родную гавань, оставался русским, российским. Чтобы мы после страшных этих боев и испытаний снова его отстроили, чтобы он снова был красивым, плодотворным, храмами нашими опять православными сиял. И самое главное – чтобы как можно скорее все миром закончилось, чтобы мир воцарился, это самое главное. Мы за это и должны молиться. Чтобы меньше было убитых с обеих сторон, потому что это тоже все наши люди.