Вторая часть эксклюзивного интервью посвящена американскому периоду жизни Армена Джигарханяна и Татьяны Власовой, а также последним дням жизни великого артиста.
ФАН продолжает публиковать рассказ Татьяны Власовой о ее более чем полувековой совместной жизни с народным артистом СССР, режиссером и педагогом Арменом Джигарханяном. Вторая часть эксклюзивного интервью посвящена американскому периоду жизни Власовой и Джигарханяна, а также последним дням жизни великого артиста. Первую часть интервью можно прочитать здесь.
Далекая «дача»
— Вы долго прожили в Соединенных Штатах, как складывалась ваша жизнь там, скучали ли вы из-за разлук с Арменом Борисовичем?
— Меня всегда удивляет формулировка, что я «долго жила» в Америке. Армену Борисовичу вообще Америка нравилась. Сейчас у нас разрыв между странами сократился, а тогда [в 1990-х] там для нас была совершенно другая жизнь, и эта жизнь ему нравилась. Армену Борисовичу подсказали, что мол люди покупают там недвижимость. Далековато «дача» получается, но вроде какая-то отдушина. В нем эта идея начала расти, и он сказал «да».
Это был Техас, теплый штат, Даллас — неподражаемо красивый город, там жили его друзья. И он мне сказал — хочу доживать там. Но, когда он сказал — я приобрел дом в Америке — я даже подумала — как?! Он в Москве, скажу с улыбкой, колбасы не может купить, я его всегда оберегала от всякого быта. Помню, еще во времена работы в «Ленкоме» он говорил: давай авоську, пойду яблок куплю. Я говорила: нет, с авоськой буду я ходить, а не ты, артист театра, которого многие знают…
А тут он говорит: надо ехать [в США], готовить дом к окончательному переезду. Но когда состоится этот переезд, было непонятно. Потому что он театр не мог бросить, ему нужно было найти достойного преемника, а вы же знаете, как трудно отдавать кому-то свое детище…
Короче говоря, все это затянулось на годы… Он приезжал туда [в США], я ездила сюда — мы переезжали потихоньку — тарелочки, книжки перевозили. Понемногу туда перебирались. Естественно, кто-то должен был быть там, и, естественно, это была именно я. Он же был добытчиком денег, потому что там появились обязательства — платить за дом, за землю, по счетам и так далее… То есть у нас намечалась новая жизнь. Он мне говорит: ты там корни пускай. Так он выразился.
Я [английский] язык знала, а он совсем не знал. Если бы он владел языком, может, он бы там пораньше оказался, может быть он бы там даже снимался. Потому что, как ему говорили русские, которые там давно жили, — такого масштаба актеры здесь свой остров имеют, настолько они обеспеченные. Но языка-то у него не было, поэтому у него была надежда, что мое знание английского поможет нам там достойно устроиться.
Он туда приезжал, когда театр уходил на летние каникулы, и два с половиной — три месяца проводил там. Потом, естественно, к Рождеству — в Новый год он там. А я сюда приезжала, когда он там с нашим котом оставался. Я приезжала в нашу квартиру, в которой мы уже к тому времени 50 лет прожили. Короче, это была жизнь на два дома.
Поэтому, когда я читаю, как некоторые «комментаторы» разоряются, что мол я «бросила» его на 25 лет, мне это странно. Ну, в общем, получилось так, что кто-то решил воспользоваться моим отсутствием. А он к тому времени стал уже немножечко заболевать, так скажем. Его мама умерла в 86 лет в Ереване уже очень больной… И я очень боялась, что у него есть что-то наследственное... Но нет, [с головой] все нормально было. Вот почки его подводили, как выяснилось.
Короче говоря, как-то так получилось, что он стал болеть, слабеть, как-то потерял фокус в жизни. И тут, в связи с его болезненным состоянием, мое отсутствие в Москве очень успешно использовали. А он потерял возможность ездить [в США]. В свое время он получил там грин-карту (по квоте правительства США для выдающихся деятелей искусства. — Прим. ФАН). Это не эмиграция, так многие живут. Но, согласно правилам, он должен был жить в США определенное время. И вот он этот вид на жительство потерял из-за того, что его отговаривали [ехать], задерживали, манипулировали им… Один адвокат верно заметил: «Им просто манипулировали».
Так вся наша американская история на этом и закончилась, хотя ему там очень нравилось. Жара его не пугала, напоминала Ереван, он выходил из дома и поливал асфальт из шланга водой… Я ему говорю: кстати, у нас счетчик воды работает. А он отвечает: так в Ереване делают…
— Скучали по России?
— Кроме того, что я там гнездышко вила, я так устроена, что без творческого дела не могу. Я там пристрастилась фотографировать, у меня это неплохо пошло, и я пожалела, что раньше этим не занималась. Мне профессионалы говорили, что у меня хороший глаз, что я вижу многое из того, что другие не видят.
Но и в театральной деятельности я тоже участвовала. Что-то переводила, куда-то ездила, и так далее. То есть я там не скучала, я даже местных, русских, которые там давно жили, удивляла своей активностью. Там была очень разнообразная жизнь, и когда Армен Борисович приезжал, я ему все рассказывала и показывала.
Но все это, к сожалению, кончилось. Потому что ему нужно было находиться там определенное время, а он это нарушал. То ей (Татьяна Власова отказывается даже называть имя Виталины Цымбалюк-Романовской, с которой Джигарханян несколько месяцев состоял в браке. По мнению Власовой, именно Цымбалюк-Романовская ускорила кончину артиста. — Прим. ФАН) одно захотелось, то еще что-то. Короче, Армен Борисович немножко не рассчитал. Заблудился. Пропал. Потом быстро исправился, но многое было уже утеряно, в том числе в плане здоровья.
Воссоединение
— Расскажите пожалуйста, как вы воссоединились с Арменом Борисовичем?
— А что мне там в Америке без него было делать? Конечно [узнав о его тяжелой ситуации], я сразу приехала к нему. Все это еще совпало с этим ужасным явлением — пандемией. Если бы я ехала в другое время, я бы собралась как следует. А так пришлось многое просто бросить, ситуация была страшная, большая паника. «Аэрофлот» организовал вывозные рейсы, и сын мне помог попасть на такой рейс.
Жуткие очереди — все с клетками с попугаями, с любимыми собачками, с бабушками, с детьми на руках. Обстановка прямо военная, эвакуационная, когда все бегут, так что я это теперь не только в кино видела, но и на себе прочувствовала.
Я приехала, Армен Борисович уже ждал меня: он знал, что я лечу. Сидел на стуле лицом к входной двери. (Тут Татьяна Сергеевна расплакалась. — Прим ФАН). И я со своими двумя чемоданами, в которые я наспех что-то побросала, в маске, с дороги, растерянная... С Арменом Борисовичем была медсестра, я ее даже попросила меня сфотографировать в таком виде.
…Вот так мы и воссоединились…. Так я вернулась к себе домой, к своему мужу, уже больному. На тот момент он еще не был так болен. Но потом все это стало очень быстро прогрессировать. Ничего ведь не проходит бесследно…
У меня просто нервы сдавали, так трудно все это было видеть, а каково ему все это было испытывать!
Он начал меня расспрашивать обо всем, он любил меня слушать и всегда мне об этом говорил.
Так мы стали снова жить вместе. Он все больше и больше болел, но интереса к жизни не терял. Я в нем этот интерес поддерживала, читала ему вслух его любимых авторов, мы ведь не все книги увезли в Америку… Киплинга он очень любил, сказки Оскара Уайльда я ему читала…
Самая большая проблема у него была с почками. Но при этом у Армена Борисовича была абсолютно ясная голова. Ходили слухи, что он якобы никого не узнает. Слухи распространяла эта мадам. Я кое-что из этого читала, смотрела и думала: те, кто сидят и яростно обсуждают все это, совсем не знают нашей жизни. Вслед за ней повторяют какие-то глупости, что мол ему все равно — кто с ним, медсестра или жена…
Все он видел, все понимал. Просто был более грустный. Не печальный, а именно грустный. Слушал больше, чем говорил. Иногда слушает-слушает, а потом выдаст какую-то очень мудрую фразу, подытоживая услышанное. И думаешь: как человек ясно мыслит — мне это еще в голову не пришло, а он уже это сказал. А он становился все грустнее, он все понимал. Потом пошли проблемы с ногами, и стало ясно, что уже идет необратимый процесс. Врачи уже на дом приходили, делали ему перевязки и даже маленькие операции.
Армен Борисович был и физически сильный и сильный духом человек, но все эти болячки стали его донимать. Стал совсем молчаливый — только смотрел, глаза улыбались, а губы не очень…
Наверно, он предчувствовал... Как-то он сказал другу удивленно: никак не могу умереть, представляешь? С юмором, конечно, это говорил, но я знаю, что он уже что-то чувствовал. И жить хотел, и умирать не хотел, и в то же время как будто хотел умереть. Устал. Он тогда уже слабел, глаза все время закрывал. Хотя даже и тогда и фильмы американские со мной смотрел, и футбол свой любимый….
Но наступил момент, когда врачи сказали: все — нужно в стационар. Идут процессы, которые невозможно остановить никаким уходом. Есть недалекие люди, которые говорят, что мол за ним плохо ухаживали. Ну как же плохо, когда все было брошено на помощь ему!
Потом он совсем ослабел, почки перестали работать, и его подключили к аппарату.
Последние слова
Расскажу о нашем последнем с ним разговоре накануне его смерти. Это было в пятницу, 13 ноября. Я к нему хотела приехать на следующий день, туда из-за карантина не пускали почти никого, хотя все друзья очень рвались его навестить.
Накануне [его смерти] мне сиделка позвонила и говорит: вот, «гуляем» сейчас на шестом этаже, тут много зелени, цветов… «Гулял» он, естественно, в инвалидном кресле-каталке. Она его сфотографировала, дала ему трубку. Это был последний раз, когда мы с ним поговорили, накануне... Это было уже вечером.
И Армен Борисович тогда сказал мне: «Люблю…». В последний раз, когда он трубку взял, он мне снова сказал, что любит меня… Наверно, в такие минуты человек пропускает через себя всю свою жизнь. Получается, что последними словами в жизни Армена Борисовича было признание мне в любви.
А утром мне позвонил его друг Артур и сказал: Армен Борисович умер (плачет). Вот и все. Все кончилось. Вот его портрет стоит передо мной, он на нем со своей улыбкой… глаза смеются… губы как будто что-то произносят… Он был именно такой, как на этом портрете. Я могу даже представить, как эти губы произносят какие-то его любимые фразы…
Вот так кончилась жизнь этого потрясающего человека. Я мало говорю о его творчестве, об этом много написано и сказано. Я вспоминаю его как человека, как мужа, как мужчину, как друга.
